Алхимики. Плененные  - Кай Майер

– Я всегда очень быстро оправляюсь физически. Не знаю уж, что там Моргант сделал, чтобы я появился на свет, но это, видимо, одно из его достижений. А цветок Гильгамеша еще усилил это свойство.

Джиан театрально всплеснул руками:

– Пусть кто-нибудь скажет после этого, что у меня не идеальные родители.

– До того идеальные, что больше двух лет вместе не выдержали.

– Мама поступила…

– Аура думала тогда, что поступает правильно. И если поглядеть на мир ее глазами, она, наверное, была права. Я давно не сержусь на нее за это. Да и смешно было бы, спустя восемнадцать лет.

– Но впереди-то у тебя намного больше.

– Я примирился с тем, что из меня получилось – точнее, с тем, что она из меня сделала.

– Она, наверное, была бы рада это слышать.

– Я уже много лет с ней не встречался. Возможно, она была бы так же мало рада меня видеть, как ты.

Джиан вздохнул:

– Я рад тебя видеть. Иначе не стал бы вытаскивать тебя оттуда.

Джиллиан снова взял в руки кружку. Кофе не был уже обжигающе горячим, но он и теперь не стал его пить, а только обеими руками поднес кружку к носу. Запах значил для него больше, чем вкус. Запах свежего кофе был подтверждением того, что он снова в реальном мире, а не в сумасшедшем доме Толлерана.

– Она по тебе скучает, – сказал Джиан.

– Аура? Вряд ли. Я бросил ее тогда, оставил одну с ребенком и с ее рехнувшейся мамашей. И когда мы снова встретились в Испании десять лет назад, мне не показалось, что она… – Он на мгновение закусил губу, подыскивая слова. – У нее был этот Константин. А у меня Каризма. Кроме того, я был Великим магистром ордена тамплиеров. Какая разница, что было когда-то между нами. – Поколебавшись, Джиллиан добавил: – Я, правда, надеюсь, она с ним счастлива.

– Они с Константином давно уже не вместе, – ответил Джиан. – Он ездит по Европе и исследует готические соборы, а она… – Он замолчал, глядя на пар, поднимавшийся из кофейника. – Она занимается тем же, что и всегда. Ты сам знаешь.

Джиллиан молча сжал губы.

– Что с тобой? – спросил Джиан.

– Я уже несколько лет как перестал быть тамплиером. Каризма с незапамятных времен была единственной женщиной в ордене, а теперь она у них Великий магистр.

Их связь зародилась как плотская – как раз тогда, когда обстоятельства требовали подавлять плотские желания. Она была своеобразным протестом против власти ордена, и вдруг они сами стали этой властью. Они положили конец средневековому кодексу поведения тамплиеров, но одновременно, сами того не подозревая, разрушили основу своих отношений. Несколько лет назад Джиллиан вышел из ордена и уехал. Он снова отвернулся от человека, которого когда-то любил.

– И что ты делал с тех пор?

Джиан наливал кипящую воду в кофейное ситечко.

– Я был в Венеции в основном. Помнишь дворец Ласкари, куда я привез тогда вас с Тесс, после бегства из замка?

– Там был на входе дверной молоток в виде дракона, – улыбнулся Джиан.

– После смерти Ласкари дворец отошел какому-то фонду, но реальным владельцем был орден. Здание пустовало, и я стал в нем жить. Точнее, в двух из тридцати, что ли, комнат. Остальные так и остались пустовать. Стены там сырые, и крыша протекает. Но мне там нравилось, к тому же я многим обязан Ласкари.

Джиллиан умолчал о том, чем зарабатывал на жизнь. По-настоящему хорошо он умел лишь одно, и это занятие неплохо кормило его и в Вене, и в других местах. Уже вскоре по прибытии в Венецию он убедился, что не утратил былых навыков. Но теперь он стал осторожнее в выборе клиентов.

Тем больше он бесился от мысли, что врагам его явно выдал один из этих самых клиентов. С тех пор как к нему вернулась способность мыслить, он безостановочно ломал голову над тем, как это случилось. Он взял заказ – ничего необычного. На человека, который к нему обратился, ему уже случалось работать. Этот тип был лишь подставным лицом, передававшим поручения и конверты. Скорее всего, это не он расставил Джиллиану сети, а тот, кто стоял за ним.

Последним ясным его воспоминанием был вечер на острове Маццорбо в венецианской лагуне, на набережной напротив соседнего острова Бурано. Вот вдали показался человек, который должен был стать его жертвой. Потом за спиной послышались шаги – и дальше провал.

На этом закончилось его прошлое, а настоящее началось лишь сегодня утром, в мастерской сына. Между этими двумя пунктами лишь тьма и невыносимое унижение. Кто-то дорого поплатится за то, что произошло.

Джиан спросил, не подлить ли ему горячего кофе.

Уже второй раз.

– Что? Нет, спасибо. Послушай, Джиан, я…

– Ты хочешь отправиться в путь как можно скорее. Знаю.

Джиллиан вслушивался в интонацию сына, ища в ней упрек.

Но Джиан казался даже слишком спокойным.

– Я должен вернуться в Венецию.

– Ты правда думаешь, что месть поможет? – спросил Джиан, облокотившись на подоконник. – Что все снова станет на свои места?

Джиллиан глубоко вдохнул. Аромат кофе заполнял теперь всю мастерскую.

– Я кое-кого убью за это, – сказал он спокойно. – Тогда и узнаю, помогло или нет.

В свой второй вечер в Праге Аура отправилась в варьете «Надельтанц». Варьете, как и гостиница, где она остановилась, скрывалось в лабиринте запутанных улочек Мала-Страны, в двух шагах от западного берега Влтавы. Во многих домах уже топили, на улице пахло горячим углем. На ночном небе проступала серая дымка, подсвеченная фонарями.

Вход в варьете был со двора, куда Аура попала через мрачную подворотню. Красные створки входной двери были широко распахнуты, над ними красовалась вывеска с золотыми буквами: «Надельтанц». Ярко освещенный коридор с низким потолком вел к двустворчатой двери из матового стекла с изящным узором. В рамках на стенах висели плакаты, изображавшие изящную женскую фигурку в роскошных костюмах. «София Люминик» – гласили подписи витыми буквами, а ниже – «Свободный танец», «Искусство распутывать узы», «Чревовещание», «Художественная стрельба», «Магия фокуса», «Мгновенные превращения», «Пластические позы» и «Дрессировка мужчины».

Касса была выгорожена в нише между плакатами. Стекло здесь тоже было матовое, так что внутри можно было разглядеть лишь неясный силуэт. Узкие женские руки приняли у Ауры деньги через щель под стеклом.

– Представление начнется через двадцать минут.

За стеклянной дверью обнаружилось фойе. Потолок украшен лепниной, стены обиты красным бархатом, повсюду – золотые статуи, две лестницы с изящными перилами ведут к высокой двустворчатой двери. По ступеням поднимались зрители в вечерних туалетах; другие еще стояли внизу, в фойе, на пурпурном ковре, пили шампанское или вино и беседовали: богатые супружеские пары, возбужденные студенты, престарелые ухажеры хихикающих юных девиц.